Неточные совпадения
Когда затихшего наконец ребенка опустили
в глубокую кроватку и няня, поправив
подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым
лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на
лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Совершенно успокоившись и укрепившись, он с небрежною ловкостью бросился на эластические
подушки коляски, приказал Селифану откинуть кузов назад (к юрисконсульту он ехал с поднятым кузовом и даже застегнутой кожей) и расположился, точь-в-точь как отставной гусарский полковник или сам Вишнепокромов — ловко подвернувши одну ножку под другую, обратя с приятностью ко встречным
лицо, сиявшее из-под шелковой новой шляпы, надвинутой несколько на ухо.
Пообедав, протянулся он опять на диван, но заснуть уже не мог, а лежал без движения, ничком, уткнув
лицо в подушку.
Бессильно упала она на постель,
лицом в подушки.
В ответ на это Раскольников медленно опустился на
подушку, закинул руки за голову и стал смотреть
в потолок. Тоска проглянула
в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой.
В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх
лицом, дергая плечами, сгибая колени, била головой о
подушку и рычала...
Самгин вдруг представил его мертвым: на белой
подушке серое, землистое
лицо, с погасшими глазами
в темных ямах, с заостренным носом, а рот — приоткрыт, и
в нем эти два золотых клыка.
Переложил
подушки так, чтоб не видеть нахально светлое
лицо луны, закурил папиросу и погрузился
в сизый дым догадок, самооправданий, противоречий, упреков.
В комнате, ярко освещенной большой висячей лампой, полулежала
в широкой постели, среди множества
подушек, точно
в сугробе снега, черноволосая женщина с большим носом и огромными глазами на темном
лице.
Упала на колени и, хватая руками
в перчатках
лицо, руки, грудь Лютова, перекатывая голову его по пестрой
подушке, встряхивая, — завыла, как воют деревенские бабы.
Клим
в первый раз
в жизни испытывал охмеляющее наслаждение злости. Он любовался испуганным
лицом Диомидова, его выпученными глазами и судорогой руки, которая тащила из-под головы
подушку,
в то время как голова притискивала
подушку все сильнее.
Мать нежно гладила горячей рукой его
лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит учителя. И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув голову его
в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Уже светало; перламутровое, очень высокое небо украшали розоватые облака. Войдя
в столовую, Самгин увидал на белой
подушке освещенное огнем лампы нечеловечье, точно из камня грубо вырезанное
лицо с узкой щелочкой глаза, оно было еще страшнее, чем ночью.
Позы, жесты ее исполнены достоинства; она очень ловко драпируется
в богатую шаль, так кстати обопрется локтем на шитую
подушку, так величественно раскинется на диване. Ее никогда не увидишь за работой: нагибаться, шить, заниматься мелочью нейдет к ее
лицу, важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко и сухо.
— Несчастный, что я наделал! — говорил он, переваливаясь на диван
лицом к
подушке. — Свадьба! Этот поэтический миг
в жизни любящихся, венец счастья — о нем заговорили лакеи, кучера, когда еще ничего не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой бумажник, когда квартира не найдена…
Но следующие две, три минуты вдруг привели его
в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто не сам, а подняла его посторонняя сила; посидел минуты две неподвижно, открыл широко глаза, будто не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул руками над головой, упал опять на
подушку и вдруг вскочил на ноги, уже с другим
лицом, какого не было у него даже вчера,
в самую страшную минуту.
«Что с тобой!..» — хотел он сказать, не выдержал и, опустив
лицо в подушку к ней, вдруг разразился рыданием.
Потом, потом — она не знала, что будет, не хотела глядеть дальше
в страшный сон, и только глубже погрузила
лицо в подушку. У ней подошли было к глазам слезы и отхлынули назад, к сердцу.
— Да, сказала бы, бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под
подушку на целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она, кидая взгляд ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться
в комнату; какое у меня
лицо — бабушка сейчас заметит.
Вера лежала на диване,
лицом к спинке. С
подушки падали почти до пола ее волосы, юбка ее серого платья небрежно висела, не закрывая ее ног, обутых
в туфли.
Я бросился на мою кровать,
лицом в подушку,
в темноте, и думал-думал.
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул
в мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою кровать,
лицом в подушку, и — плакал, плакал.
В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Лошади от ветра воротят морды назад, ямщики тоже, и седоки прячут
лицо в подушки — напрасно: так и режет шею, спину, грудь и непременно доберется до носа.
Последние слова она истерически прокричала, но не выдержала опять, закрыла руками
лицо, бросилась
в подушку и опять затряслась от рыданий. Ракитин встал с места.
Лежал я так на постели ничком,
лицом в подушку и не заметил вовсе, как и время прошло.
И, вымолвив это «жалкое» слово, Грушенька вдруг не выдержала, не докончила, закрыла
лицо руками, бросилась на диван
в подушки и зарыдала как малое дитя. Алеша встал с места и подошел к Ракитину.
Из кухни он пошел к жене. Она лежала, спрятавши
лицо в подушки, при его входе встрепенулась...
Даже Марья Порфирьевна притихала и съеживалась, когда ей напоминали о возможности подобной катастрофы. Вообще она до того боялась матушки, что при упоминовении ее имени бросалась на постель и прятала
лицо в подушки.
Порой
в окне, где лежала больная,
в щель неплотно сдвинутых гардин прокрадывался луч света, и мне казалось, что он устанавливает какую-то связь между мною, на темной улице, и комнатой с запахом лекарств, где на белой
подушке чудилось милое
лицо с больным румянцем и закрытыми глазами.
Больная полулежала
в подушках и смотрела на всех осмысленным взглядом. Очевидно, она пришла
в себя и успокоилась. Галактион подошел к ней, заглянул
в лицо и понял, что все кончено. У него задрожали колени, а перед глазами пошли круги.
Все серьезны, у всех строгие
лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без
подушек, по тридцати, по сорока
в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота…
Встав со стула, она медленно передвинулась
в свой угол, легла на постель и стала вытирать платком вспотевшее
лицо. Рука ее двигалась неверно, дважды упала мимо
лица на
подушку и провела платком по ней.
Между тем совсем рассвело; наконец он прилег на
подушку, как бы совсем уже
в бессилии и
в отчаянии, и прижался своим
лицом к бледному и неподвижному
лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них…
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его
в свои руки и с ужасом, с искаженным болью
лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову
подушку.
Или по крайней мере быть у себя дома, на террасе, но так, чтобы никого при этом не было, ни Лебедева, ни детей; броситься на свой диван, уткнуть
лицо в подушку и пролежать таким образом день, ночь, еще день.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его можно
подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на
лице написано, что вы это думаете,
в эту самую секунду.
Из корпуса его увели
в квартиру Палача под руки. Анисье пришлось и раздевать его и укладывать
в постель. Страшный самодур, державший
в железных тисках целый горный округ, теперь отдавался
в ее руки, как грудной младенец, а по суровому
лицу катились бессильные слезы. Анисья умелыми, ловкими руками уложила старика
в постель, взбила
подушки, укрыла одеялом, а сама все наговаривала ласковым полушепотом, каким убаюкивают малых ребят.
Оба окна
в комнате у Ольги Сергеевны были занавешены зелеными шерстяными занавесками, и только
в одном уголок занавески был приподнят и приколот булавкой.
В комнате был полусвет. Ольга Сергеевна с несколько расстроенным
лицом лежала
в кровати. Возле ее
подушек стоял кругленький столик с баночками, пузыречками и чашкою недопитого чаю.
В ногах, держась обеими руками за кровать, стояла Лиза. Глаза у нее были заплаканы и ноздерки раздувались.
Людям остающимся всегда тяжелее нравственно — чем людям уезжающим. Павел с каким-то тупым вниманием смотрел на все сборы; он подошел к тарантасу, когда Клеопатра Петровна, со своим окончательно уже могильным выражением
в лице, села
в него; Павел поправил за ней
подушку и спросил, покойно ли ей.
Вихров пошел.
В передней их встретил заспанный лакей; затем они прошли темную залу и темную гостиную — и только уже
в наугольной, имеющей вид кабинета, увидели хозяина, фигура которого показалась Вихрову великолепнейшею. Петр Петрович, с одутловатым несколько
лицом, с небольшими усиками и с эспаньолкой, с огромным животом,
в ермолке,
в плисовом малиновом халате нараспашку, с ногами, обутыми
в мягкие сапоги и, сверх того еще, лежавшими на
подушке, сидел перед маленьким столиком и раскладывал гран-пасьянс.
В другой раз, вдруг очнувшись ночью, при свете нагоревшей свечи, стоявшей передо мной на придвинутом к дивану столике, я увидел, что Елена прилегла
лицом на мою
подушку и пугливо спала, полураскрыв свои бледные губки и приложив ладонь к своей теплой щечке.
Она рыдала до того, что с ней сделалась истерика. Насилу я развел ее руки, обхватившие меня. Я поднял ее и отнес на диван. Долго еще она рыдала, укрыв
лицо в подушки, как будто стыдясь смотреть на меня, но крепко стиснув мою руку
в своей маленькой ручке и не отнимая ее от своего сердца.
Мы вошли к Нелли; она лежала, скрыв
лицо в подушках, и плакала. Я стал перед ней на колени, взял ее руки и начал целовать их. Она вырвала у меня руки и зарыдала еще сильнее. Я не знал, что и говорить.
В эту минуту вошел старик Ихменев.
Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще с первого его посещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала
в лице ее, когда произносили при ней имя Ихменева. Старик начал дело тотчас же, без околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв
лицо свое
в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему жить вместо дочери?
Василий Иваныч выглядел джентльменом: одет был щеголевато,
лицо имел чистое, матовое, доказывавшее, что периодическое омовение уже вошло
в его привычки; напротив того, Павел Матвеич глядел замарашкой: одет был неряшливо,
в белье рыжеватого цвета,
лицо имел пористое, покрытое противною маслянистою слизью, как у человека, который несколько суток сряду спал, лежа
в тарантасе, на протухлой
подушке.
— Над этим — не посмеешься! — медленно проговорил хохол. Мать ткнулась
лицом в подушку и беззвучно заплакала. Наутро Андрей показался матери ниже ростом и еще милее. А сын, как всегда, худ, прям и молчалив. Раньше мать называла хохла Андрей Онисимович, а сегодня, не замечая, сказала ему...
Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к нему. Павел лежал кверху грудью, и на белой
подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое
лицо. Прижав руки к груди, мать, босая и
в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли большие мутные слезы.
Розовый полумесяц задрожал, померк, скорчился. О накинула на себя покрывало, закуталась —
лицом в подушку…
Увидится ли когда-нибудь все это опять, или эти два года, с их местами и людьми, минуют навсегда, как минует сон, оставив
в душе только неизгладимое воспоминание?..» Невыносимая тоска овладела при этой мысли моим героем; он не мог уж более владеть собой и, уткнув
лицо в подушку, заплакал!
Кончилось тем, что и он словно замер — и сидел неподвижно, как очарованный, и всеми силами души своей любовался картиной, которую представляли ему и эта полутемная комната, где там и сям яркими точками рдели вставленные
в зеленые старинные стаканы свежие, пышные розы — и эта заснувшая женщина с скромно подобранными руками и добрым, усталым
лицом, окаймленным снежной белизной
подушки, и это молодое, чутко-настороженное и тоже доброе, умное, чистое и несказанно прекрасное существо с такими черными глубокими, залитыми тенью и все-таки светившимися глазами…